Роберт Рождественский

Давид Симанович. Марк Шагал и поэты, которых люблю

Я выбрал только трех поэтов-шестидесятников, с которыми был связан и которые встречались с Шагалом и посвятили ему свои стихотворные строки. Все трое присутствуют на страницах моей книги «Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы» и потому, ничего не додумывая, я просто привожу свои дневниковые записи.

Роберт Рождественский.

15 октября 1980. В «Литературной газете» - «Марк Шагал» Рождественского. Хорошо. Тепло. И прекрасный рефрен: «А Вы не из Витебска?» И концовка: «И жалко, что я не из Витебска». В стихотворении легкий пунктирный портрет Шагала на фоне Витебска: «Он стар», «похож на свое одиночество», «пиджак старомодный на лацканах вытерся», «светло и растерянно он тянется к Витебску, словно растение». «Тот Витебск его пропыленный и жаркий - приколот к земле каланчою пожарной», «Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки», «Там зреют особенно крупные яблоки и сонный извозчик по площади катит». А Шагал «вдруг произносит, как самое-самое, названия улиц: «Смоленская, Замковая», как Волгою, хвастает Витьбой-рекою и машет по-детски прозрачной рукою. » И в памяти надолго остается крылатое и афористичное: «А Вы не из Витебска?»

22 ноября 1980. Москва. Центральный Дом литератора. Вечер, посвященный Симонову. Пришел задолго до начала. И сразу столкнулся с организаторами - Евгением Воробьевым и Робертом Рождественским. И только я успел признаться, что был знаком с Симоновым еще 25 лет назад, Рождественский сразу предложил мне выступить на вечере. Я ответил, что если решусь, то пришлю ему записку. А пока он вспомнил о песне, посвященной Брестской крепости, которую Игорь Лученок написал на его стихи, и сказал, что я дописал хорошую строфу: «И звучит бессмертной песней над землею мирною рассвет. ».

А я успел сказать ему о том, что в Витебске знают его стихотворение о Шагале, напечатанное в «ЛГ», и благодарны ему. Спросил, откуда взял он некоторые детали (Замковая, Смоленская, Витьба). Он ответил: «От самого Шагала, когда разговаривал с ним». Я подсказал ему, что надо бы исправить: не «Видьба», как напечатано в «Литературке», а Витьба через «т», что лучше было бы не каланчу пожарную упомянуть, а старую ратушу - символ города (он сказал, что каланчу ему «подбросил» Марк Фрадкин). Впрочем, подчеркнул я, «все это мелочи, они нисколько не меняют того впечатления, которое эти стихи произвели на витеблян. Одно только повторение «Вы не из Витебска?» и концовка стихов уже для земляков Шагала дороже дорогого. Рождественскому приятно это было слушать.

После вечера, когда я разговаривал с Александром Борщаговским и Алексеем Германом о фильме «Двадцать дней без войны», подошел Рождественский и мы с ним, хоть и кратко, продолжили наш разговор. Договорились, что он обязательно приедет в Витебск, выступит и, конечно, прочтет своего «Шагала», может, как он сказал «чуть-чуть подправленного».

К сожалению, в Витебске Роберт Рождественский не побывал. И здесь, в городе на Двине, и в Осинторфе, в освобождении которых участвовала и несколько раз после войны побывала его мама Вера Павловна Рождественская. А в годы войны она была хирургом медсанбата в 31-й гвардейской Витебской дивизии. Так что о Витебске, о наших местах Роберт мог слышать от мамы, а потом уже и от самого Шагала, у которого побывал в гостях.

В Музее боевой и трудовой славы Осинторфа (филиал Дубровненского краеведческого музея) есть фотография Роберта с мамой, отца Ивана Рождественского и пластинка с записью - поэт читает свои стихи. Есть и киносюжет о встрече в Витебске Веры Павловны с ребятами. Она рассказывала о себе, семье и сыне. Этот киносюжет я (тогда работник Витебской студии телевидения) снимал с оператором Артуром Михельсоном. И эту маленькую пятиминутную кинозапись мы подарили музею, как записано у меня в дневнике. Музеем занималась Нина Васильевна Крюк.

А тогда, ноябрьским днем 1980-го, возвращаясь с памятного вечера, посвященного 65-летию Симонова, я думал о том, кукую роль сыграл в моей жизни выдающийся писатель. Симонов не мог не влиять и на меня и на целое поколение «шестидесятников», к которому отношусь и я. И даже «Марк Шагал» Рождественского по поэтической манере перекликается с симоновским «В гостях у Шоу». У Симонова: «Самый старый писатель на целой планете», «он и сам на столетие чем-то похожий», «бурча, что погода здесь бывает и хуже», «надо встать и проститься», «стоит у ворот он, высоко руку подняв на прощанье». У Рождественского: «Он стар и похож на свое одиночество», «ему рассуждать о погоде не хочется», «надо прощаться, прощаться», «и машет по-детски прозрачной рукою». Эта добрая перекличка двух поэтов через годы и даже схожесть построения стиха и его словарного состава все же не снижают достоинств стихотворения о Шагале. Да ведь и сам Роберт Рождественский сыграл большую роль, своим творчеством влияя на новые поколения. А его «Шагал» звучит уже как песня с музыкой Виктора Берковского. И это бывает даже на наших Шагаловских днях в исполнении витебских певцов.

Андрей Вознесенский.

22 апреля 2011. На телевизионном канале «Культура» - четыре серии «Андрей и Зоя». Как многое всколыхнулось во мне в эти дни в преддверии первой годовщины со дня ухода Андрея Вознесенского! Мне жаль, что рассказывая о многом из его жизни, Зоя Богуславская, его верная подруга и муза, ни словом не обмолвилась о его роли в деле возвращения Шагала.

17 декабря 1986. Завтра приедет Вознесенский. Выяснил «источник света»: оказывается, из ЦК (какого?) звонили в наш обком: Вознесенский хочет посетить город. Его будут встречать зав. пропагандой обкома Лукашонок (каково ей?) и секретарь писательского отделения Салтук (каково ему?). Думал: тоже схожу на вокзал. Но в такой компании? Лучше я ему просто позвоню утром.

18 декабря 1986. Позвонил - и сразу договорились, что иду к нему в гостиницу. Уже по телефону он спросил у меня: что есть шагаловского в городе? Встретились тепло, хоть до того не виделись, сразу перешли на дружеский тон. И по плану - в горком. У первого секретаря Образова. «Какие задачи, цели приезда?» - спросил он. «Витебск и Шагал!» - ответил Вознесенский. Его попытались отвлечь от главного, предложив посещение театра и комсомольскую конференцию. Он как будто согласился, но когда встали, сначала освободил вечер от театра («Может, лучше похожу, познакомлюсь-пообщаюсь с людьми»), отказался и от комсомольской конференции («Завтра вечерним поездом уезжаю»). Сели в «рафик» - и по городу.

Подъехали к зданию информационно-вычислительного центра, где на бывшей Бухаринской размещалась художественная школа (Шагал, Малевич, Лисицкий, Добужинский, Пэн). Походили по лестнице, заглянули в кабинеты. Вознесенский все пытался определить, где сидел Шагал, где Малевич, где что было. Потом подъехали к дому Шагала на улице Дзержинского. Вознесенский даже вымазал свою белую куртку кирпичной краской и картинно сказал: «Кто-то уносит на подошвах родную землю, а я на куртке - шагаловскую краску».

После обеда - архив, документы, которые я знаю, о назначении Шагала, его письмо Пэну. Договорились о срочных копиях. В Музее - картины Пэна и рассказ о них Кичиной. Потом посидели у него в люксе. Я прочел в моем переводе письмо (стихотворение) Шагала Витебску, которое ему очень понравилось - «хоть в «Правде» печатай».

В мастерской у Саши Гвоздикова. Его триптих Репин («Осенний букет»), Шагал сидит задумавшись, а над ним его муза Белла, и Малевич - все это хорошо бы установить в городе. И потом весь вечер у меня, с 18 до 23. Собралась маленькая компания. И Вознесенский «распушил хвост» и произносил речи. Начал с того, что такого стола, как у нас, он не видывал даже у английской королевы, и тут же начал рассказывать о королеве и «разблюдовке». О том, как Хрущев на него орал. Был рассказ, как исключали из Союза писателей Пастернака, как хоронили. Подписал мне свои томики: «В день Шагала», «В память о встрече через много лет». В общем, был наполненный особый день. Проводили его поздно в гостиницу.

19 декабря 1986. Звонок из обкома. Лукашонок - Савицкому: «В эфир - только о приезде поэта. О Шагале не вспоминать. Вечер не транслировать, мало что он скажет на массовую аудиторию о себе и Шагале». Прямо с утра зашел за Вознесенским - и снова к дому Шагала. Его хозяева Мейтины - Зяма и Рая - принимают гостя, рассказывают о доме. На этажерке книги: Ахматова, Багрицкий, Вознесенский. Андрей в восторге: «Вознесенский в доме Шагала!». Там, где теперь одно из окон, раньше была дверь. Может, потому Шагал не сразу узнал свой дом, когда мы с Брукашом через Вергилиса, а Кузнецовы через Судник пересылали ему фотографии. Андрей (архитектор!) это место - окно - дверь обнаружил сразу.

Вечер во Дворце культуры местной промышленности. Салтук вышел и стал читать биографию Вознесенского. Андрей не выдержал и побежал за кулисы. Смех, аплодисменты, Салтуку не дали закончить. Вечер с 18 до 20. Говорил о Шагале и читал Вознесенский много. Перед вечером попросил, чтобы я принес на всякий случай его трехтомник. Но в книги не заглядывал, хоть сделал закладки. Несколько раз упоминал меня и мою «Подорожную». «Я ночь не спал, читал замечательную книгу о Витебске вашего Д. С.». Сказал о моем Витебском «дне Маяковского» и прочел свое посвящение Маяковскому. Сказал о моем Геловани и прочел свое о грузине, спасающем девочку. Сказал, что нашел в книге и строки о доме Шагала и прочел «Васильки Шагала», которые написал в 1973-м, когда Шагал приезжал в Москву, а Андрей и Зоя принимали его в Переделкино. И, конечно, эти стихи были приняты с восторгом. Зал даже в нескольких местах прерывал их аплодисментами. В самом деле, как было не прийти в восторг, слушая уже самые первые строки: «Лик ваш серебряный, как алебарда. Жесты легки. В вашей гостинице аляповатой в банке спрессованы васильки. Милый, вот что вы действительно любите! С Витебска ими раним и любим. » И последняя строфа, после которой в зале разразилась просто буря: «Выйдешь ли вечером - будто захварываешь, в поле углические зрачки. Ах, Марк Захарович, Марк Захарович, все васильки, все васильки. Не Иегова, не Иисусе, ах, Марк Захарович, нарисуйте непобедимо синий завет - небом единым жив человек».

После вечера проводы на вокзале, договаривание о звонках - перезвонах, о том, что надо делать, чтобы память о Шагале торжествовала.

26 декабря 1986. Десять дней назад еще нельзя было даже упоминать о Шагале. И моя большая статья в газете «Віцебскі рабочы», которая как раз появилась 18 декабря, в день приезда Вознесенского, была сокращена на целую страницу о великом художнике и о том, что надо отметить его столетний юбилей. А сегодня - большое интервью Вознесенского. По его словам, в Витебске надо говорить о двух музеях - Шагала и тех, кто был рядом. По радио сегодня - тоже интервью Вознесенского. А Лукашонок от имени обкома уже звонила сразу после вечера в Комитет: по теле ограничиться информацией о приезде Вознесенского, без рассказа о шагаловских местах в Витебске. А у меня есть идея: как рассказать обо всем этом в тележурнале «Двина» на всю республику.

28 декабря 1986. Домик Шагала - небесное семя, время шатало, как землетрясенье. Не расшатало силой бесовской домик Шагала на старой Покровской. Кажется, вот он за занавеской занят работой с кистью небесной. Это судьба ли, символ ли века - родины дали из пламя и света.

16 января 1987. Вечером в 19.50 - хорошее время! - на республику шла моя «Двина». Последний сюжет в ней о Вознесенском в Витебске я превратил в шагаловский. На фотографиях Михаила Шмерлинга надписи: «Дом, в котором жил Шагал», «Здание художественной школы, которую основал Марк Шагал». Вознесенский на фоне шагаловских картин (после строк «Ах, Марк Захарович, нарисуйте»): «Синий дом», «Влюбленные над Витебском», «Старик над городом», «Над собором». Семь картин - это впервые для Витебска и для Беларуси.

17 января 1987. Звонили из обкома, просили прислать мой сценарий. Отправили срочно. Но в нем ничего не нашли, там только говорит Вознесенский, а работ Шагала нет. Птички вылетели - не поймать.

27 января 1987. Рано утром Лена из Москвы. Купила там на вокзале «Огонек»-4, у нас еще нет. Вознесенский - «Гала Шагала». Все хорошо. Рассказывает о дне в Витебске. Цитирует большие куски шагаловского письма-стихотворения в прозе «Моему городу Витебску» в моем переводе, которое я ему отдал. Правда, мы договорились, что это надо будет дать в канун юбилейный с хорошей врезкой и, конечно, с именем переводчика. Но. Все равно с помощью такого многотиражного журнала Вознесенский соединил и показал всему миру Марка Шагала и его родной Витебск.

(Интересно, что тогда же, 20 января 1987 года, сдан в набор большой том «Ров», в котором с дополнениями есть и это эссе «Гала Шагала», и «Васильки Шагала», и переводы стихов маэстро на русский язык).

4 июня 1987. С Вознесенским по телефону. Он сказал о том, что разговаривал на самом высоком уровне с лидерами партии и хоть пока очень сильно консервативное мышление, осенью будет выставка Шагала в Москве. Вдова Валентина Григорьевна предложила 60 работ, может, удастся переправить хоть часть для выставки в Витебске. Снова о том, что всю жизнь будет помнить витебские дни, нашу встречу и разговоры.

В дневнике записи о многих телефонных разговорах и с Андреем и Зоей. Поздравления с моей публикацией в «Литературке» шагаловского «Моему городу Витебску» и приглашение приехать встретиться и вместе сходить на выставку. И встреча в Москве, обед с Андреем в ресторане ЦДЛ. И разговоры, много разговоров о Шагале, о времени, о себе.

И давние строки Вознесенского:

Если сердце не солгало,

то в каком-нибудь году

в Витебске в Музей Шагала

обязательно зайду.

22 декабря 1987. По теле: Вознесенский - «мысли вслух». О Пастернаке и о Шагале, о том, что в Витебске даже нет мемориальной доски. Вспомнил о работе Гвоздикова, о букете васильков, который привезли в Переделкино жители Витебска, читал «Васильки Шагала». И старые кинокадры: празднование годовщины Октября в Витебске, которые по его просьбе я переслал в Москву.

28 декабря 1987. Недавно на семинаре секретарей партийных организаций, по рассказу Миши Шмерлинга, повторялось то, что написано в «Политическом собеседнике» о Шагале, и добавлено, что когда в Витебск приезжал Вознесенский, его сопровождали и настраивали витебские сионисты. А это были: Кузьменко, Даниленко, сын секретаря обкома Наумчик, Михаил Шмерлинг и я. Какая когорта сионистов!

11 января 1988. Днем в «Витебском рабочем» встреча Григорьева с журналистами. Сидел и слушал около трех часов. Записывал то, что для меня важно. «Вот Вознесенский, которого я уважаю, выступает по телевидению и в «Известиях», но то, что он говорит о Симонове, политически неверно. «ЛГ» даже не вспомнила о дне рождения, а в Могилеве вспомнили». «Вознесенский говорит, что есть дом Шагала, но дом построен в 25-м году, а Шагал уехал в 21-м. А где музей открыть, где повесить мемориальную доску?» Я просил министра Захарова: «Дайте нам хоть одну картину Шагала», я и о Репине просил, написал, чтоб дали. Но отвечают: «Берите репродукции». «А мы ведь на выставке «В краю голубых озер» выставили скульптурный портрет Шагала. Надо все давать сбалансировано». «Ну, сделаем в музее отдел Шагала и Короткевича в литературном музее. Ну и скажите об этом в центральной печати. »

5 апреля 1988. С Быковым. Рассказал ему, а он не поверил, что, по словам Вознесенского, выходят две газеты «Правда» - одна для страны, вторая - для Москвы. Я: «Покажу тебе, мне дал Вознесенский. В самом деле, в московской есть то, чего нет во всесоюзной о Шагале».

28 октября 1988. Вознесенский: «Я подписываю письмо в «Советскую культуру», но Адамовича нет, он в Барселоне. Пришлю тебе «Ров». В «Московских новостях» Быков пишет о книжке стихов Шагала. А где она? Почему ты мне ее не прислал?» «Но я ее и сам не видел». «Как увидишь - сразу шли».

Андрей Вознесенский перевел с идиша (конечно, по подстрочнику) несколько стихотворений Шагала. Их довольно часто цитируют, приписывая Шагалу, но таких строк в оригинале нет. И сам Вознесенский признается: «Я написал вариации на эти стихи». Речь идет о стихах «Высокие врата» и «Белые ступеньки» (у Шагала «Лестница Якова»). А строки, приписываемые Шагалу и часто повторяемые как шагаловские, особенно «Я жизнь провел в предощущенье чуда» и «Отечество мое в моей душе», принадлежат Вознесенскому, в оригинале их нет.

Шагал был чудотворцем. И сам каждый день творил чудеса. Об этом мы говорили с Вознесенским в Витебске в декабре 1986-го. Об этом вели разговоры с Евтушенко 6 июня 1995-го и в июле 2009-го, когда он побывал на выставке Пэна, в шагаловском музее и в шагаловских местах города. И каждый из них - выдающиеся русские поэты - высказывались о поэзии великого художника.

Андрей Вознесенский: «Стихи Шагала - это та же графика его, где летают витебские жители и козы. Стихи скромны и реалистичны по технике. Единственный авангардизм позволяет себе мастер - это убрать знаки препинания, но это опять для того лишь, чтобы словам было вольнее летать. И драгоценную по цвету живопись, и ностальгические стихи, и воздушную графику объединяет одно - Поэзия Шагала.

Приехав к нам на дачу в Переделкино, он остановился посредине дорожки, простер руки и остолбенел. «Это самый красивый пейзаж, который я видел в мире!» - воскликнул он. Что за пейзаж узрел мэтр? Это был покосившийся забор, бурелом, наклоненная березка и заглохшая крапива. Но сколько поэтичности, души было в этом клочке пейзажа, сколько тревоги и тайны! Он открыл ее нам. Он был поэтом. Не зря он любил Врубеля и Левитана».[2]

И хоть это все как будто было давно, видится, не стерлось через годы. «Как быстро уходит время», - сказал Александр Сергеевич в «Путешествии в Арзрум». И все, что сделал Вознесенский, и эта шагаловская страница его жизни - тоже вклад в культуру, и мы благодарны ему за этот вклад.

Жаль только, что мечтая когда-то о музее Шагала, он так и не приехал больше в Витебск, не побывал больше на Покровской, не постоял у памятника и не посидел во дворике, где соединяя время, соединяя Витебск и Париж, стоит молодой Шагал работы Валерия Могучего - он бы очень понравился Андрею Вознесенскому.

Евгений Евтушенко.

7 апреля 1987. В «Знамени»-4 - стихи Евтушенко разных лет, старые и новые, строка «У русского и у еврея одна эпоха на двоих». В стихотворении «Запасники»: «Чем вас живопись та испугала, если прячут в подвалах Шагала?»

13 февраля 1988. В «Советской культуре» Евтушенко: «Витебское культурное начальство все еще никак не может признать всемирно признанного Шагала. »

11 августа 1988. Во вчерашней «Литературке» - большая статья Евтушенко. Он рассказывает эпизод, связанный с Шагалом. В 1963 году побывал у него в гостях. Художник сказал, что тоскует по родине и хотел бы ей в дар передать свои картины. Он раскрыл большой альбом-монографию и подписал Никите Сергеевичу Хрущеву. Евтушенко не мог встретиться с генсеком, а встретился с его помощником Лебедевым и передал все, о чем просил Шагал. Лебедев принял дар, сказал, что все передаст Хрущеву. Но когда уже прощались, он перелистал несколько страниц альбома и то, что увидел, привело его в шоковое состояние. Со злостью он закричал: «Что Вы нам подбросили, Евгений Александрович? Евреи да еще летают. Это нам не нужно!»

6 июня 1995. Большой мой день, который начался в 3.30. Две машины на Оршу для встречи гостей на Пушкинский праздник. В 5 из вагона вышли Евтушенко, Боря Пастернак и Анатолий Стреляный. Евтушенко уже на перроне: «А, это знаменитый Симанович, который вернул Витебску Шагала». Я что-то смущенно ответил, мол, не я один это делал. Евтушенко: «Скромничать не будем. Я все знаю. Каждому надо воздавать по достоинству». По дороге из Орши весь час рядом с Евтушенко в разговорах. Вспомнили, что мы уже давно знакомы, начиная с первой встречи в Калинковичах, и вместе выступали в Москве в ЦДЛ на вечере памяти Симонова. Привел его в гостиницу «Эридан». А потом все утро вместе у меня. Я спросил: «Что будем пить?» - и открыл бар, в котором кое-что было в запасниках.

И услыхал: «Там стоит «Русская» - открывай». «А есть ли хоть одна бульбина и кусок сала?» - спросил Евтушенко. Это у меня было. А когда я сделал хороший крепкий кофе, Евтушенко вдруг спросил: «А маца у тебя есть?» Мацы у меня не было, всю съели другие гости. «Эх ты, - сказал укоризненно Евтушенко, - а еще и знаменитый еврей. У Шагала, небось, маца нашлась бы».

Вместе со всеми гостями мы отправились потом по шагаловским местам Витебска. И тут у Евтушенко что-то случилось с ногой. Он пожаловался и его пришлось отвезти в больницу. Все оказалось не страшно. И мы все поехали еще в Лётцы. Но о чем бы ни говорили в тот день, часто возвращались к имени Шагала. И даже у памятника Пушкину, где проходило главное торжество, которое я вел, Евтушенко для всех рассказал историю с альбомом Шагала. Вспомнил он об этом и на вечере в театре. Перед выступлением у памятника мы забежали с Евтушенко еще на полчасика ко мне, и он, сев за мой письменный столик, переписал для Музея Шагала свои строки о запасниках. Сначала на листке он ошибся, потом переписал еще раз, а мне оставил черновик.

«Витебскому музею Марка Шагала с благодарностью. / Запасники. / И завыли по-волчьи запасники: / «Мы - не частники. / Мы не участники в гнусной краже искусства России. / В склады краденого нас превратили. / Чем вас живопись так испугала, / если прячут, как бомбу, Шагала?» Здесь он отложил лист и стал переписывать заново. А дальше все уже известно: «Чем страшны для двухсот миллионов / Гончарова и Ларионов? / Что случится с державой, / милейшие, / если людям покажут Малевича? / И устои Кремля исполинского / рухнут, / если покажут Кандинского? / Меньше сахара будет пиленого, / если выставят Фалька, Филонова? / Эрьзя? / Нельзя! / Тышлер? / Тише. / Татлин? / Спрятан. / Потому мы запасники хмурые, / что картины - в подземной пыли. / До купца Третьякова бы уровня / вы бы, деточки доросли. » (1971).

Когда сидели у меня, вспомнили несколько разных оценок Шагала известными художниками. Я показал книгу «Избранное» Н. К. Рериха, изданную в 1979 году. В книге лежала закладка и несколько подчеркнутых строк: «Надо думать, скоро молодежь потребует истинное искусство вместо крикливой мишуры в роде Шагалов. Недаром французы зовут его шакалом. Эта кличка подходяща для всей этой своры. » И Евтушенко сказал, что об этом как раз есть у него ненапечатанные строки и переписал мне.

И вдруг я оказался в прошлом

со всей эпохою своей.

Я молодым шакалом брошен,

как черносотенцам еврей.

С таким оскалом вам по скалам

не доползти до облаков!

Между шакалом и Шагалом

есть пропасть в множество веков!

Потом попросил меня выйти в другую комнату, оставив наедине с его трехтомником. И минут через десять позвал меня и с мальчишечьей гордостью выскочил из-за столика, долговязый, улыбающийся: «Послушай, что я тебе написал, как зарифмовал твою фамилию!» И с томом в руках, но не заглядывая в него, наизусть: «Дорогому Давиду Симановичу - редчайшему экспонату идеализма, одному из самых милых осколков «проклятого прошлого» с благодарностью за все, что ты сделал для Шагала, для Витебска, для человечества.

Порой совсем невыносимо ночью.

Ничто не лечит.

Но вспомню: существует Симанович -

и сразу легче».

Из книги «Дневник осенних вечеров».

10-13 июля 2009. Воспоминания ушедшего лета не меркнут в памяти и в душе у меня. Вписаны в биографию Евтушенко, знаменитого поэта, четыре Витебских дня этого года от восхода до восхода.

День первый, дружбой верный, от вокзала до Шагала.

После гостиницы ровно в одиннадцать - такси примчало (у него болели ноги) в Музей Шагала, где выставлен Гоголь - офорты к «Мертвым душам». И он готов был смотреть и слушать рассказ Людмилы Хмельницкой, но потом разговорился сам, и рассказал всем, кто был там, о том, как вез альбом - подарок Шагала Хрущеву, а отдал его помощнику Лебедеву, и тот произнес свое слово, злое и нелепое, и так оно звучало о подарке-альбоме Шагала: «Евреи? Да еще и летают? Это нам не надо! Отправьте назад! Отошлите обратно!» И Евтушенко нам: «Жаль, что я не забрал альбом. Мне потом рассказывал Михаил Ромм, что альбом у него. Вот вы бы, Давид и сотрудники Музея, не были ротозеи и отыскали альбом через года и вернули его сюда».

Записываю дальше, как друг, а не биограф-историк.

Мы поехали на Покровскую, в шагаловский дворик, где Геращенко и Погорельская снимали-записывали телеинтервью для каналов «Мир» и «Лад». И я был рад еще отдельно пообщаться с ним. Мы поговорили о стихах Шагала, и я рассказал о том, что он на идише и на русском писал, когда в юности начинал. И пообещал, что принесу ему эти стихи и мои переводы, которые я публиковал в последние годы. Стихи Шагала он готов включить в один из томов антологии «Десять веков русской поэзии», для которой перевел уже (работал долго, а не на бегу) «Слово о полку».

Вечером мы были вместе на мюзикле по Бабелю. Автор музыки Раймонд Паулс весь спектакль сидел за инструментом на сцене и играл вдохновенно. А в конце Евтушенко вышел и бросил на сцену букет - и прямо в руки Раймонда попал, и зал ликовал.

Я принес во Дворец и ему отдал то, что обещал - «Шагаловский сборник» с моей статьей о поэзии Шагала. Он принял и благодарно меня приобнял, а Инну узнал и руку поцеловал.

10 сентября 2010. Кажется, времени прошло совсем мало. Мы с Инной в Израиле в сентябре в золотой поре. И уже обнаружили в интернете, что гуляет на свете евтушенковское эссе «Летающий еврей» - о стихах, которые Шагал на русском языке написал и которые я ему в тот памятный вечер отдал. И в тексте у него в скобках: «Список этого стихотворения, хранящегося в Витебском музее, мне передал шагаловед Давид Симанович».

А еще в эссе он приводит мой перевод: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками, не опирался на твои заборы. Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением. Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как твоя мать на меня смотрела из дверей, когда я уходил». Эти поэтические строки из стихотворения Шагала «К моему городу Витебску» в моем переводе с идиша Евтушенко приводит тоже в своем эссе, рассказывая о встрече с художником в 1963 году во Франции. «Марк Шагал гостеприимно принял меня и мою жену Галю на вилле в Сен-Поль-де-Вансе, угощал нас витебскими драниками, подарил мне очаровательный рисунок с надписью по-русски: «Для Евтушенко на память», а затем ошеломил меня мягкой, но продуманной фразой: «Больше всего я хотел бы вернуться хоть сейчас в Витебск и навсегда. Я хочу подарить государству все мои картины, принадлежащие мне. С одним условием: чтобы мне дали в Витебске домик, где я мог бы жить и спокойно умереть». «Но разве Вы не знаете, что у нас сейчас происходит с живописью? Ваши картины никто не выставит!» - не выдержал я. «Ну и что? Не выставят сейчас, выставят потом, - не сдавался Шагал. - Пусть даже после моей смерти. Но мои картины должны быть именно там, в Витебске. И умереть я должен там». «Но Ваш Витебск совсем другой. Вы его не узнаете», - старался я убедить Шагала в бессмысленности такого поворота его судьбы, который мог оказаться трагическим, когда из всемирно знаменитого художника он стал бы на родине никем и на него показывали бы пальцами издали, на всякий случай не приближаясь. «Нет, я узнал бы мой Витебск, и Витебск меня бы узнал», - упорствовал Шагал. Именно к Витебску он обратился в 1944 году в стихах на идише через океан из Америки, чувствуя боль родного города, корчащегося в огне». И тут Евтушенко приводит большой фрагмент из шагаловского «К моему городу Витебску» в моем переводе.

Письмо и альбом Шагала Евтушенко привез в Москву. А что было дальше, мы знаем. Об этом Евтушенко не раз уже рассказывал в Витебске и мне, и в Музее Шагала, а теперь рассказал в своем эссе.

В наших разговорах с Евтушенко в Витебске (6.6.1995) и 10-13.7.2009, в его передаче по телевидению «Поэт в России больше, чем поэт» (23.3.1996) - много о Шагале, его поэзии, которую Евтушенко знал в переводах Льва Беринского. Вот несколько его высказываний.

«Марк Шагал был по природе своей поэтом. Он писал стихи. иногда очень удивительные, очень шагаловские. Мне больше всего нравится у него стихотворение о тех художниках, которые погибли во времена Холокоста. Шагал, чувствовавший драгоценность человеческой жизни, как будто воспринимал всей кожей, что вместе с этим дымом из зловещих труб гитлеровских лагерей смерти уходят несостоявшиеся или полусостоявшиеся художники:

Последняя мерцает искра,

последний контур исчезает.

Так тихо - как перед потопом.

Я поднимаюсь, я прощаюсь с вами

и - в путь, к нововозведенному Храму,

где я зажгу свечу пред каждым вашим

пресветлым ликом.

Шагал писал стихи до конца своей жизни, иногда иллюстрировал их собственными рисунками. Он не был крупным поэтом в слове, но он был, как и Кандинский, великим поэтом в живописи».

И еще одно стихотворение Евтушенко, которое я храню.

У каждого свой Витебск

Все люди - провинциалы.

У всех по карьере тоска.

И все бы правительствовали,

да только кишка тонка.

Во снах своих каждый - витязь,

но сколько трусливо он лгал!

У каждого есть свой Витебск,

но только не каждый - Шагал.

Три выдающихся русских поэта - Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко. Три поэта, которых люблю, и в биографии которых особая страница - Марк Шагал.